33 неприятности

Погожим вечером отправился Иван-Циркевич на очередной бой богатырский со Змеем-Горынычем. И меч новый захватил душеньку отвести.
Жучка-Юла уже и вечерок распланировала, чтобы и от мужа отдохнуть, да при этом и не заскучать без милого.
И вот только она во вкус-то начала входить, как влетает в избу Иван-Циркевич, глаза бешеные, волосёнки дыбом стоят, пот градом в сапожищи стекает,  да в сапожищах этих хлюпиками хлюпает.

— Жучка, — кричит, — бросай все, с Горынычем напасть неведомая стряслась. Собирайся скорее.
Вздохнула Жучка-Юла. Ну, да делать нечего.
Долго ли, коротко ли, а добрались супруги до пещеры Змеевой засветло. Кабы, конечно, не тропы тайные, кто знает, сколько ещё добирались бы.
Остановил Иван-Циркевич Жучку поодаль:
— Смотри, — говорит, — что будет.
И тут ка-а-ак гаркнет голосом молодецким:
— А ну, чудище поганое, выходи на честный бой!
Тишина в ответ, только деревья над головой листьями шелестят.
— Ну, видишь? – спрашивает Иван.
— Что ж видеть-то, когда и нет ничего, — ворчит Юла.
— ВОТ! Не реагирует. Пойдем, поближе посмотришь. Погоди-ка, а ты Яге, часом, не жаловалась на поединки-то наши, может, она колдонула сгоряча?
— Да, не жаловалась, не жаловалась я никому, пойдем уже.
Вышли они из лесу, вот уже и пещеру видать стало. Смотрит Жучка-Юла: перед пещерой Змей-Горыныч сидит. Как побитая собачонка сидит: задние лапищи вытянуты, головы понурые  на шеях болтаются, глаза в одну точку смотрят. Ну, не в одну, конечно, в три.
Иван-Циркевич встал перед Горынычем, да только рот открыть было собрался, как зашипела на него Юла:
— Ну, что ты ему опять в морды поганые голосить-то собрался. Вишь, захворал Змеюшка, невмоготу ему. Ты что, по-человечьи-то молвить совсем разучился с поединками своими?
— А что делать-то? Надо ж его растормошить как-то.
— Так вот тебе дело: иди-ка хворосту насобирай для костра, стемнеет скоро.
Отправила Жучка-Юла мужа, а сама вокруг Змея не спеша обошла, хвост пощупала,  когти пошкрябала. Да и спрашивает между делом:
— Что ж ты, Змеюшка, сидишь-то тут, пригорюнившись. Уж и бой честный тебе не в радость. Аль съел чего? А может, головы апосля поединков отращивать притомился? Иль отпуск взял от дел неправедных?
Средняя голова чуть глаз скосила в ее сторону, да произнесла неохотно:
— Не видишь, что ль, поссорились мы.
— А-а-а-а… И чего ж не поделили-то, позволь спросить. Опять, что ль, не договорились, в какую сторону хвостом размахивать? Иль несварение у тебя опять из-за того, что одна голова селёдки с молоком натрескалась, вторая – огурцов, а третья – вообще на диете?
— Вот, вечно ты, Жучка, былое поминаешь, ты бы лучше за мужиком своим следила. А то как бы у меня из-за него как-нибудь несварения не случилось.
— Ну, это вряд ли. С кем иначе бороться-то станешь, с Лешим что ль? Так он пнём обернется, поди, разыщи его.
— Оно-то, конечно, верно. Он мне тоже ведь больше двух голов за раз никогда не срубает.
— Ну, и то славно. Так из-за чего, говоришь, поссорились-то?
— А никто и не говорил, — вмешалась правая голова, — и вообще, нечего тут по пустякам трепаться, её-то, среднюю, поди, реже всех срубают, то-то язык такой длинный и вымахал.
— Да, ладно тебе, — встрепенулась и левая головушка, — что на Жучку-то дуться. Хорошая она, и нас не боится, да поговорить не чурается. Ты понимаешь, Жучка, разбираться мы давеча стали, какие невзгоды-то да неприятности нам сильнее всего досаждают, да на том и разругались. Каждая за свои стоит, хоть на три части порвись.
— Да уж три-то невзгоды да на три головы никак уж не поделить, — спрятала Юла улыбку в волосах.
И тут головы-то как прорвало:
— ТРИ?! Да их у нас у каждой по 33, и каждая норовит свои вперед выставить, — хором завопили головы, — с тремя-то мы уж как-нибудь да разобрались бы.
— Уже хорошо, — одобрила Юла, — все-таки, какой-никакой, а диалог. Так. Ну, раз уж мне в такую даль тропами тайными притащиться пришлось, сделаем-ка мы вот что…
Жучка-Юла забралась в пещеру и через некоторое время вышла с тремя листами вполне сносной еще бумаги и пером.
— Да-а-а, хламушник у тебя там тот ещё. Уж сколько лет акромя Ивана-Циркевича к тебе другие поединщики не шастают, а ты, я смотрю, до сих пор в пещере не приберёшься. Ну, да ладно.
Сорвала три травинки разной длины и говорит:
— Так, Горыныч, сейчас ты у меня писать будешь.
 — Не поняли мы, — заинтересовались головы.
Юла, закрыв глаза, положила перед каждой головой по травинке. Длинная правой голове досталась, средняя – левой, ну, а средней голове – короткая.
— Значит первой будет правая голова, — заключила Жучка-Юла и строго добавила: — Возражения не принимаются! Бери бумагу, перо и пиши.
— Мне? Писать? Что писать? Как писать? Зачем писать?
— Как что? Свои 33 невзгоды перечисляй, чай грамоте обучены.
— Ага, ты бы еще зубочистку принесла, да на листе подорожника нацарапать велела, — возмутились головы и демонстративно отвернулись от Юлы.
— Надо же, какое единодушие. Ну, значит, дело пойдёт. И нечего тут ломаться, как девица перед Кинг-Конгом. В нашем-то лесу Кощей только Глухому Филину не рассказывал, что сколько веков живёт, а до сих пор так красиво да аккуратно, как Змей-Горыныч, писать не научился. Да и то, кому рассказать не смог, с тем знаками объяснился.
Горыныч тут вроде как даже покраснел слегка от удовольствия.
— Ну, ладно, — говорит правая голова, — чего писать-то?
Уселся Змей-Горыныч поудобнее, перед собой валун небольшой пристроил, взял кончиками когтей бумагу у Юлы аккуратно, перо, на скалу облокотился и с видом смиренного школьника-переростка на Жучку смотрит.
— Пиши, как я говорила уже, все свои 33 невзгоды. На каждую голову по одному листу выдаю. Пиши пока, а я травок пособираю редких, каких у дома не встретишь. Да смотри, не упусти чего. Бумага, как говорят, все стерпит.
Иван-Циркевич как из лесу с охапкой хвороста вышел, так и остолбенел, на Горыныча глядючи. Змей то писал, то задумчиво перекидывал перо из лапы в лапу, то, в той же задумчивости, ковырял пером в носу одной из голов, чихал и снова писал.
— Ну, чего стоишь столбом, — шепнула подошедшая Юла, — занят Горыныч. Иди, костерок собери.
Когда все головы на бумаге отчитались, смеркалось уже. Раздолье для хливких шорьков, да и только.
 — Молодцы, — одобрила Юла, — а теперь пусть каждая голова самую главную невзгоду из всех своих выберет, да запомнит. А как определитесь, так костерок запалите, вон Иван-Циркевич-то уже и подготовил всё.
Когда костер весело затрещал и мотыльки начали собираться на свет, Жучка-Юла забрала у Горыныча листы, похвалила навыки чистописания, да спросила:
— Ну что, все свою главную невзгоду-то хорошенечко запомнили?
— А то, а то, а то, — эхом отозвались головы.
— Ну, и славненько, — молвила Юла, и бросила исписанные аккуратным почерком листы в огонь.
Дикий рев Змея трехглавого распугал на много вёрст вокруг всё живое, и не кому было, кроме Жучки-Юлы с Иваном-Циркевичем, любоваться на танец Горынычев вокруг костра. Иван-Циркевич, на всякий случай, меч молодецкий поудобнее расположил, да жену защищать  приготовился. А Змей вдруг сник как-то, на траву уселся перед костром, да слёзы крокодильи проливать начал:
— Мы писаааали, мы стараааались, а Юла эта сожглаааа всё. Что ж теперь делать-то, как вспоминать теперича, из-за чего поссорилииииись, да с чем разбираться нааааадоть. А мы ей еще костёр запалииииили.
— Змеюшка, да ты ж целых три невзгоды запомнил. Да не простые, а самые главные. Вот и решай их себе, как ты и хотел. На каждую голову аккурат по одной приходится. А уж как с этими разберёшься, тогда уж и остальные вспоминать начнёшь. А то, глядишь, и новые откуда-нить вылезут.
— Да? А что? Дело говорит Жучка-то. Мы ж из-за чего поссорились-то? Из-за того ж, что никак их поделить не могли, да в какую сторону кидаться не знали. А с тремя-то мы же ж да запросто же ж, — быстренько посовещался между собой Змей-Горыныч.
Глядь, уже и отблески костра в глазах ярче заиграли. Уже и на Ивана-Циркевича поглядывать стал. Впрочем, время позднее уже было. Да при даме как-то уже и неудобственно было сходиться им в честном бою.
А потому просто посидели они у костерка по-дружески, разговоры задушевные поразговаривали, песни погорланили.
А как светать стало, доставил Горыныч гостей своих незваных в избушку родную. По полям гороховым накануне не шатался Змеюшка, так что без приключений доставил. Попрощался душевненько, а сам развеяться отправился, да планчик составить стратегический: по каким дням с невзгодами бодаться, по каким с Иваном биться, а по каким без дела слоняться.
В головах Змеевых царил мир и покой. Он летел навстречу просыпающемуся солнцу, и на мгновение ему показалось, что выглянула из-за светила смеющаяся мордашка Жучки-Юлы да задорно ему подмигнула. Горыныч подмигнул ей в ответ всеми тремя головами и отправился в свою пещеру выгребать из неё старый хлам.

Жанна Юла © 2008